Как там было? Ночь, улица, фонарь, аптека. Это она ещё до бесповоротной американизации своей личности успела выучить. Проклятый Серебряный век, который она даже про себя произносит с большой буквы. Проклятые суицидники, которые и положили начало этой глубоко искорёженной традиции ставить места обитания медиков поближе к мостам и рекам.

Было вообще не так. Было ровно-таки наоборот.

Во-первых, тогда на улице стоял день. Красочный и покрытый маревом июньского солнца. Поэтому вторжение в него старого знакомого бедоносца, который таковым был даже не по сути общения, а по долгу службы, Анжела восприняла в штыки. Ответила, правда, вежливо и внимательно, пусть и вздыхала вдвое пуще прежнего. Ментам нельзя отказывать. Особенно если менты стараются делать свою работу.

Итак, во-вторых. Вторжение произошло сразу в её дом, потому что живёт Холт в получасе езды от её уютного рая с садиком. Отвратительно. Кому вообще позволительно решать, как быстро другие люди смогут в случае чего оказаться на твоём пороге? Анжела как-то пробовала играть в какую-то популярную видеоигру про семьи и домики, и там отселила от своего особняка абсолютно всех соседей.

Кроме какого-то смешного мужика по имени Карл.

Холт не был смешным мужиком. Он просит снова поработать профайлером. На этот раз - в загадочной чернухе с налётом религиозных мотивов. Даже файлы сразу привёз, хотя знает, что по закону нельзя. Анжелина поперхнулась своим всё ещё солнечным настроением, медленно отпила кофе и взяла паузу на подумать прямо там.

Ночь, улица, фонарь, аптека. День, дом, пекло, полиция. Тьфу. Как говорил её знакомый преподаватель литературы: "Ёбаный Блок". Он умудрялся быть прав даже тогда, когда никаких особых сложных мыслей не издавал.

Может быть, хоть суицидники совпали?

Нет. Про себя Анжела называет такие ситуации "крошилово".

Ментам нельзя отказывать.

***

Кстати, на фото - совсем не "крошилово". Глубоко ритуальное нечто, отрисованное в жизни словно с какой-то уродливой техничной картины, смотрело на неё прямо с фотографий. Дышать стало тяжело. На раз, на два, задержала на три, выдох на четыре...И раз, и два...Практически как танго. Тоже ходишь по квадратам.

Анжела даёт себе прочувствовать весь спектр эмоций, который вызывают у неё эти чудовищные и вместе с тем глубоко поэтичные (ёбаный Блок) кадры. Анжела смотрит. Отводит взгляд, отпивает кофе, цепляется взглядом за деталь. Грудь, исполосованная словно самым мифическим зверем (никак нет), из которой по телу стекает, словно следуя намеченному художником маршруту, кровь. Она ползёт вниз вплоть до момента, когда срывается с тела в стеклянную чашу у ног жертвы.

Импровизированный алтарь. Старый деревянный журнальный столик с накинутой на него чёрной тканью. Семь свечей разного размера - насмешка над иудаизмом, где высота действительно имеет сакральнейшее из значений. Распятие на стене, но главного гостя не видно. Зато видно вырезку из журнала. Сердце замирает. Темы закольцовывают друг друга.

Ну конечно. Обнаженная безглазая женщина.

Насмешка уже лично над ней.

It has become sexual.

She hated it immediately.

***

Вечер. Улица. Фонарь. Апт...kinda аптека? Для души и сердца?

У Анжела были сложные отношения с религией, потому что верить, будучи фольклором, было смешно и странно, и в большинство дней артефакты божественности вызывали у неё и вопросы, и желание отмахнуться, и странное оцепенение. Будто было в этом что-то умиротворительное - в вере. Даже если эта вера никогда не может тебя грамотно осмыслить.

Вернёмся в настоящее. Сейчас мисс Нун стоит у дубовой двери церкви с всё той же крайне нелегальной и при этом абсолютно необходимой папкой с доказательствами, что не всё в этом мире так гладко.

Она делает долгую паузу перед тем, как переступить порог, но стоит это сделать - и ноги сами двигаются в уверенном ритме. Мягкая юбка-карандаш с клетчатым принтом, вязаная своими руками объёмная кофта, бежевые туфли классического дизайна на толстом низком каблуке. Всё это выдаёт в ней неожиданную прихожанку, и только странная папка в огромной сумке (спасибо Биркин) выдаёт лёгкий накал загадки.

- Отче, - она сразу фиксируется на мужчине в соответствующей униформе, испытывая странный дискомфорт от нахождения в месте, которое её не слишком-то и приветствовало. Обоняние улавливает тонкий запах сигарет. Отлично, тот самый человек, что нужен, - Давайте сразу в будку, у меня большой грех.*

У Анжелины получается на секунду стать настолько вежливой и доброй, что фраза звучит нисколько не насмешливо. Напротив, это приглашение приступить к работе.

А чем исповедь не сессия?

*

Let's start with a confessional, I have a bigger sin to fry.